ХУДОЖЕСТВЕННАЯ КУЛЬТУРА ПРОВИНЦИИ

А.М.КАРПЕЕВ. Самара.

ПРОВИНЦИАЛЬНЫЙ ОБРАЗ СТОЛИЦЫ.

"Столица", как и "провинция" - не имена абстрактных понятий. Это события (то актуальные, то ожидаемые или, скажем, регулярные) чьих-то конкретных жизней. В конкретном "въезде" провинциала в столицу можно было бы увидеть много компонентов, соотносимых с разными внятными человеку мифологиями. Мы не можем ни аналитически выделить элементы конкретного переживания, ни разбить по их преобладанию на группы (так, чтобы не было неразделимого остатка). Но можно начать называть, один за другим, те краски, тона, которые б ы в а ю т д а н ы в конкретном событии. Например, выделим компоненты: "олимпийский" ("высоких зрелищ зритель"), "дионисийский" (опьянение столицей), "тотемный" (увидеть героя), авантюрный, имперский (моя родина в Городе), хтонический (единая почва, единая кровь).

Олимпийство. Есть место, где все подлинное. Встреча и пребывание с вещами, людьми и т.д., максимально утвержденными в бытии. В провинциальном "сейчас" есть только намеки на настоящих писателей, ученых, автомобили и пр. Подлинники - "там". Увидеть их - стремление бескорыстное, как платоновский Эрос. Но культ столицы здесь - культ в самом языческом смысле, он не нудительно единственный. Подлинники, только иные, есть и в иных местах: культ провинции уравновешивает культ столицы.

Дионисийство. Есть место, где я не определен - не ограничен. Его мифологическая яркость, не имеющая "своего" ответственного стиля (столица как заведомо весь мир) избавляет меня от определенности (в спонтанной смене масок). Ничего не надо, кроме попадания в ритм. Почти неизбежен мотив сексуального распыления. Из России так часто интуируется Америка (миф плавильного котла), но не Европа. Другой пример - "едем в Москву "оторваться".

Тотемы. Есть место, где живет м о й патрон. Отсюда он "ведет" меня в моей жизни, и приезд в столицу - приезд "на поклон". Патрон-герой не обязательно должен быть политическим - он может быть, скажем, культурным. Феномен "университетского центра" связан с этим. Германия, скажем, была провинциальна, но Шеллинг (или, скажем, Гете) задает столичность. Аналогичны тотемам фетиши ("свет кремлевских звезд"). Это именно для меня (или для моей конкретной общности) покровитель и ориентир, выделенный среди других отнесенностью ко мне.

Хтонизм. Есть место органического рождения всего в моей жизни. Его исчезновение или порча обрубила бы корни всего, что важно и дорого. Встреча происходит в духе инспектирования: "хорошо ли тебя хранят?" В этом случае столица - как бы тотальный фетиш, неопределенный, нефигурный, не фиксированный как "мой". Дух "Москвы-матушки" не столько в конкретных вещах, имеющих автора, сколько в общей "органической" неподвижности, которую, анонимную, можно только хранить.

Авантюра. Есть место, где я могу превратиться. Безотносительно к тому, в чем основной пафос - в цели или в процессе превращения, - встреча представляет теперь как завоевание. Дионисийский самораспад является только инициацией, превращающей в столичного человека как в новую определенность. Обычный мотив - кровь, убийство или самоубийство, необратимое опустошение. Столичное дионисийство - впадение в идиллию, авантюра - отказ от всех идиллий.

Империя. Есть место, куда я должен вернуться как в конкретное место. Оно, как и провинция, место жестких ролей, но я хочу принять именно здешнюю роль. Это место для меня более подлинно, чем родное, и это не органическая, а культурная связь. Идеальный образ, вероятно - Рим как Город Римской империи. Вообще, если "Город" пишется с большой буквы (в России это не Москва, а Петербург), то, скорее всего, речь идет об имперской столице, как насильно приобщающей к единой культуре, более высокой, чем провинциально-органическая.

Реальное."И вот я въяве вижу это" существует как образ, в котором могут быть и эти краски, и другие: ситуация всегда уникальна. При этом надо учесть, что все пока говорилось еще безотносительно к тому, проходит ли жизнь в Церкви или вне ее. Церковное измерение дает встрече с национальной или имперской столицей особый колорит, может быть, и с трагическим оттенком. С другой стороны, причастность Церкви может разомкнуть вообще любую пространственную точку. Но эта тема слишком велика.

Описанные выше "компоненты встречи", возможно, имеют свою социологию, этнологию и т.д. Сейчас важно было указать на сложность образа столицы. Образ провинции - зеркально - не менее сложен. Мы не можем сначала сказать, "что это такое", а затем прибавить, "чего мы хотим". Любая среда просто так или иначе есть для кого-то. Она не анализируется, а проживается. Она меняется только как "мой мир" - уходя от детской подлинности, или вдруг оказываясь новой землей и новым небом.

Публикуемые материалы взяты из сборников: "Мифы провинциальной культуры" (Самара, 1992) и "Русская провинция и мировая культура" (Ярославль, 1993).

© Печатное издание - "Век ХХ и мир", 1994, #3-4.
© Электронная публикация - Русский Журнал, 1998

Век ХХ и мир, 1994, #3-4
Контекст.
http://www.russ.ru/antolog/vek/1994/3-4/provin.htm

На главную страницу раздела