ФЕНОМЕН ТЕАТРАЛЬНОЙ ПРОВИНЦИИ

Сезон 1891-1892 гг.

[ИВАН ШУВАЛОВ]

Мария Ивановна Велизарий (1869 - 1944) - русская актриса, дочь провинциальной актрисы М. Н. Новицкой, внучка крепостной актрисы А. П. Новицкой-Капустиной. Сценическую деятельность начала в 1886 г. на клубных сценах Москвы и Петербурга. Затем служила исключительно в провинции... Вместе с мужем, известным актером И. М. Шуваловым, способствовала повышению актерской культуры и улучшению репертуара русского провинциального театра. В конце жизни написала книгу воспоминаний о русской театральной провинции. В театральной хронике и рецензиях, опубликованных на страницах "Ярославских Губернских Ведомостей" за 1891-1892 гг. имя Шувалова встречается постоянно. Иван Михайлович Шувалов (наст. фамилия - Егоров, 1865-1905) был одним из известнейших мастеров русского провинциального театра, исполнителем ролей классического репертуара. Он служил в антрепризе А. А. Рассказова в Ярославле и в Костроме.

Иван Михайлович Шувалов страстно любил Шекспира и за свою короткую жизнь(39 лет) много играл его. Над ролями он работал про методу, диаметрально противоположному моему. Я читала роль по пьесе, а не по тетради раз пятнадцать, читала до тех пор, пока не выучивала ее наизусть, совсем не нуждаясь в суфлере. Но при первом же чтении я намечала голосом тон. Я читала второй, третий раз, и в голосе появлялись уже нужные интонации. А когда я принималась за чтение в десятый-пятнадцатый раз, - я уже слышала "музыку слов".

Шувалов работал иначе: он заучивал текст без всяких интонаций. Заучивал наизусть первую сцену, не касаясь второй. И только овладев текстом, он начинал работать над тем, как надо говорить.

Я считаю его лучшей ролью- короля Лира. Здесь Шувалов настолько отрешался от себя, что не был похож ни звуком голоса, ни интонациями, ни внешностью на другие свои роли.

Он начал играть Лира в 30 лет. И сначала были, конечно, серьезные недочеты. Неприятно действовала его излишняя жестикуляция, но, работая над собой, Шувалов сумел освободиться от этого "актерского недуга" и, в конце концов, создал прекрасный образ Лира.

Теперь я с гордостью вспоминаю, что в его работе над Лиром, и я принимала некоторое участие.

Я видела в этой роли и Росси и Маджи. Первый в Лире давал, прежде всего, короля, второй - отца, человека. Лир у Маджи был просто несчастный старик,

Я рассказала Шувалову о деталях игры этих двух знаменитых трагиков (он их не видел). Шувалов заинтересовался и начал работать над "своим" королем Лиром. В результате получился сценический образ, в котором заключались и величие Лира- Росси и человечность Маджи.

Но и король-Шувалова не был похож на короля - Росси. У Росси Лир - взбалмошный деспот, у Шувалова-гордый, упрямый человек, но с душой, переполненной нежностью. Росси-не вызывал жалости, Шувалов-поражал глубиной своего горя. Уже во второй сцене с неблагодарной дочерью его слова: "вы, глупые глаза, не смейте плакать", эти подступающие к горлу слезы-поражали слушателя правдивым изображением человеческого горя, глубокой трагичностью. Шувалов терпеть не мог приподнятого тона, ложного пафоса.

Сейчас перед зрителями был не король, а человек, потрясенный несправедливостью любимой дочери. Вы верили, что так глубоко чувствующий человек может сойти с ума. Он-на грани безумия. Еще одна капля горечи, - и разум не выдержит. И Лир сходит с ума.

И вот, сцена в палатке. Лир просыпается и видит Корделию, свою нежную и любящую дочь. На мгновение рассудок возвращается - он плачет и смеется. Крупные слезы катятся по его седой бороде. Перед вами несчастный, поседевший от горя, ребенок.

Итальянский трагик Маджи падал на колени перед Корделией:

Прости меня и прошлое забудь...
' Шувалов выражал свое нежное чувство к Корделии только после ее слов:
Мой господин, угодно ль вам пройтись?
Словно вызванный к жизни, радостно восклицает Лир:
С тобой! С тобой!...

Подходит к дочери. Та обвивает его шею руками. Получается хороший сценический рисунок: трогательная пара-седовласый старик и юная дочь Корделия.

Затем они молча уходят вдвоем из палатки: король-лицом к публике, а Корделия-спиной к ней. Уходят под гром аплодисментов взволнованных зрителей.

Сцена смерти. Лир - Шувалов перед трупом своей Корделии. Его потухающий голос: Пуговицу, сэр, мне эту отстегните.

Чаша переполнена, - и этот сильный человек падает под ударами жестокой жизни. Но, падая, остается величественно прекрасным и глубоко-человечным. Об этом говорят и голос, и жест, и поза.

Хочет поцеловать в последний раз Корделию, но смерть останавливает его,

Тихо склоняются знамена. Большая пауза. Медленно опускается занавес - за этим следит сам режиссер... Гамлет Шувалова - человек анализа, философ. Он возвышается над средой умом и образованием. Но те, другие, не размышляя, способны к действию, к убийству, к преступлению. А он, философ, не способен даже мстить за совершенное злодеяние.

И таким-безвольным и нерешительным - Шувалов трактует Гамлета в первых актах.

Но вот счастливая мысль озаряет принца. Странствующие актеры-вот кто явится средством, разоблачающим преступника! Король-убийца выдаст сам себя при виде совершенного на дворцовой сцене преступления. И Гамлет оказался прав: Клавдий попадает в мышеловку. Принц торжествует.

Его возглас: "Оленя ранили стрелой!" звучит как боевая труба, возвещающая о победе. С этого момента в Гамлете - Шувалове никакой раздвоенности, никаких колебаний. Вы чувствуете, что он может убить короля. В возгласе ведь не только торжество, но и угроза. И какие бы препятствия ни встали на пути, принц Гамлет все равно убьет убийцу своего отца...

Шувалов, относясь с большой любовью к Шекспиру, требовал от постановщиков и актеров серьезного отношения к шекспировским спектаклям. Если для какого-нибудь гастролера ставили "Ромео и Джульетту", он никогда не отказывался от участия в этом спектакле. И почти всегда спектакль имел очевидный успех...

Шувалов искренно радовался этой маленькой победе своего любимого драматурга. Он отлично понимал, что две-три таких победы-и "его Шекспир" утвердится на провинциальной сцене, а это значит, что он, Шувалов, может теперь требовать от хозяина серьезного отношения к постановке трагедий великого английского драматурга.

Впрочем, слово "требовать" отсутствовало в лексиконе этого мягкого, скромного человека. Своей вдумчивой и любовной работой над шекспировскими ролями Шувалов давал общий тон спектаклю, в котором участвовал сам, - но и только. Требовать, добиваться, вступать с кем-либо в борьбу он не мог и не хотел.

Но когда случалось ему встретиться с единомышленниками, Иван Михайлович немедленно начинал подготовлять почву: заводил разговор об Англии, о трагедии вообще и Шекспире в частности. И кончалось дело тем, что решали тут же приступить к постановке "Макбета", "Отелло" или "Короля Лира"...

...Мы репетируем "Отелло".

Шувалов в "Отелло" не давал героя. В нем не было и бури ревности мавра-Дальского.

В долину лет преклонных опускаюсь...

Отелло-Шувалов уже не пылкий юноша. И чувство к Дездемоне - не страсть, а нежность. И безграничная вера в нее.

Публика все время жалеет этого большого, обиженного судьбой ребенка,

Она жалеет его даже тогда, когда, запутавшись в сетях, коварно расставленных Яго, он теряет рассудок и убивает свою Дездемону. Не Дездемона, а Отелло, главным образом он,-несчастная жертва человеческой подлости. Спектакль имел огромный успех. Шувалов и мы, его единомышленники, торжествовали: - Шекспир, ты победил!

Но вслед за победой шли тяжкие поражения. И, когда приходилось играть в обычной для "провинциального Шекспира" обстановке, Шувалов терял равновесие и становился молчаливым и мрачным. В этих случаях его не радовали даже благоприятные рецензии о его игре.

В те времена русскому провинциальному актеру, рискующему играть Шекспира, приходилось одною лишь силой своего вдохновения и мастерства создавать трагический спектакль без ансамбля и декораций. И нужно было обладать огромным талантом, чтобы заставить зрителя пережить с Макбетом весь ужас перед лицом неумолимого возмездия и, видя перед собой знакомого пожарного и трех солдат из ближайшей к театру казармы с березовыми вениками в руках, поверить, что это действительно "Бирнамский лес пошел"...

М. И. Велизарий. Шекспир на провинциальной сцене//
Русский провинциальный театр. Л., 1937. С. 66-73.

На главную страницу раздела